Дыхание войны (рассказы послевоенного подростка)

ДЫХАНИЕ ВОЙНЫ

РАССКАЗЫ ПОСЛЕВОЕННОГО ПОДРОСТКА

МИХАИЛА ГЛАДКОВА

Автор:

Гладков Михаил Константинович,

Учитель ИЗО, пенсионер;

Редактор:

Никифорова Ирина Валерьевна,

учитель МБОУ «Лицей № 4» (г. Псков);

ДЫХАНИЕ ВОЙНЫ

В ту ночь я проснулся от шума. Мама собирала в рюкзак продукты, старшие дети хныкали. Отец вдруг вынул меня из кровати, прижал к себе, стал целовать. Я притворился спящим, потому что затаил обиду на него - вчера не взял меня с собой военкомат, не покатал на телеге.

Потом отец наклонился над колыбелькой маленького Саши, поцеловал и его, и медленно отступая назад, вышел. Все пошли его провожать. Я сполз с кровати, выглянул во двор. Было не понятно, почему рыдает мама, плачут потихонечку мои старшие сёстры и даже брат.

Подумаешь, на войну. Ну и что? До вечера повоюет и опять приедет. Тоже, как вырасту, отправлюсь воевать, и покатаюсь, сколько захочу. В это время плач усилился, и я услышал, как тарахтит подвода. Это был июнь 41-го …

***

Вскоре наступили тягостные времена. Управившись утром по хозяйству, мама шла работать на молочную ферму. Хотя – какая работа, когда находишься в оккупации под немцами? Коровник стоял полупустой. Почти половину стада забрали фашисты – кормить свою армию. Ходили слухи, что и остальных коров скоро отберут. У людей было тяжелое настроение: столько лет трудились, добивались высоких удоев, радовались, что богатеет страна, а теперь пришли фашисты и всё разорили. Работать никто не хотел. Но – надо. Невыход расценивался как саботаж, а за это, как за умышленное вредительство немецкой армии – расстрел. И люди шли на ферму как непроснувшиеся от зимней спячки муравьи, бесцельно бродили, иногда останавливаясь в задумчивости. Многие сидели поодиночке или группами, вспоминая свои проблемы. У нашей мамы проблем хоть отбавляй – осталась одна с пятью детьми. Вот и крутись. Как выжить? Одному Богу известно. А как же нам узнать у него? Коров скоро последних заберут и съедят. Поговаривают, будут гонять на принудительные работы. И что за работы? Ну ничего, поживём – увидим. Кате скоро тринадцать – уже помощница. А там и Коля подрастёт – как-то перебьёмся. Хорошо старшие дети смотрят за младшими и помогают друг другу.

***

Весеннее утро предвещало день тёплый и солнечный. Но из села доносились звуки какой-то возни и короткие выкрики. Чувство самосохранения заставляло настораживаться, хоть за время оккупации привыкли ко многому. И вдруг к нашему двору подошла группа немцев. Мы выскочили из хаты в ожидании беды. Просто так немцы не приходят. Однажды, потехи ради, расстреляли наших кур. Со смехом и азартом они вели огонь по несушкам, которые в ужасе метались по двору. Оставленный напоследок петушок тоже метался, глядя, как падают и корчатся в предсмертной агонии его подружки. Взлетел было на забор, отчаянно закукарекал, но был застрелен.

«Мамка, гроссен уни кляймен киндер шнель!» - сказал немецкий офицер. Мать всем своим видом показала, что не понимает и не желает понимать. Она продолжала молча стоять, лишь разметала руки, словно наседка, заслоняющая крыльями своих цыплят. Тогда офицер махнул солдатам – один побежал в хату, другой полез на чердак. Потом подошли к нам, и подталкивая автоматами, стали теснить со двора. Пришлось подчиниться.

Оказавшись на центральной площади, мы увидели, что со всех улиц сюда гонят наших односельчан. Какой-то немощный и высохший старик в нижнем белье с трудом передвигал ноги, и фашисты периодически подгоняли его ударами прикладов. Дед чуть не падал, но всякий раз сохранял равновесие, удерживался и шёл за своей семьёй. А когда опять начинал отставать, всё повторялось.

Мать замедлила шаги. Её относительное спокойствие пропало. Она осознала, что дальше будет, и теперь суетилась, обнимая, то каждого из нас, то всех сразу. Её тревога Сёстры начали всхлипывать. Я совсем ничего не понимал, но тоже был напуган.

Нас пригнали на окраину, к огромному совхозному амбару. Теперь его со всех сторон окружали немцы. Они были веселы и оживлённо болтали. Тут же стояли бронетранспортёры, и, самое страшное - канистры с бензином.

Как и всех пленённых, нас прогнали сквозь толпу немцев и запихнули в амбар. Внутри уже было много людей. Кто-то негромко голосил, кто-то беззвучно молился, осеняя себя крестом и кланяясь. Большинство сидели молча, глядя в одну точку. «Вот здесь нам и будет конец», - отрешённо сказала какая-то женщина. Мы захныкали ещё больше и прижались к матери. Она молчала. По лицу стекали слёзы.

Дверь в амбар периодически открывалась и вталкивали ещё кого-нибудь. «За что нам такое наказание? Чем мы перед тобой провинились? За что нам такую смерть посылаешь?» - причитали женщины, обращаясь к Богу. Кто-то пытался высунуться, что-то выкрикивал, пытаясь вступить в контакт с немцами, но - тщетно. Неожиданно амбар полностью открыли. Все двинулись к выходу, в надежде, что это – освобождение, что нас всех сейчас отпустят. Но фашисты направили на людей автоматы. Все отпрянули.

Когда народ притих, немецкий офицер на ломаном русском начал говорить: «Сегодня немецкое командование проводит крупномасштабную операцию по выявлению и уничтожению партизан. Мы направили карательный отряд в село и вокруг него. Если в результате операции погибнет хоть один немецкий солдат, вы будете уничтожены. Если во время облавы кого-то обнаружат в селе, его повесят как партизана».

Несколько женщин забеспокоились. Это были те, кто успел спрятать своих взрослых дочерей – над ними немцы беспощадно издевались или угоняли в Германию. Наша соседка, тётя Маруся, расталкивая всех, пробралась прямо к офицеру, и придумывая на ходу какие-то оправдания, добилась, что ей разрешили сходить домой и привести своих дочерей. Сбежать под подобным предлогом возможности не было: немцы не отпускали всех сразу. Только когда один возвращался, отпускали следующего. Когда приведены были все, дверь амбара наглухо закрыли. В таком состоянии мы провели весь день.

Дети, голодные с самого утра, плакали и просили поесть. Но дать было нечего. Чтобы заглушить голод, мы начали играть в куче ещё не вывезенного немцами зерна. Забирались наверх и оттуда прыгали. Высота была большая, а приземление мягкое. Заигрались – и забыли, почему мы здесь. И только напомнивший о себе голод остановил наши игры. «Ма, я кушать хочу,» - попросил я. «Потерпи, сынок, потерпи. Видишь, нас не выпускают». Она взяла меня на колени и начала гладить по голове. Мне стало так приятно, что я посильнее прижался к ней и опять на какое-то время забыл о голоде. Мне всегда нравилось, когда мама гладила меня по голове. Я начал засыпать. Мама часто так укладывала меня, когда приходило время. Совсем маленький Саша уже спал, а сёстры и Коля вели себя как взрослые, вполне осознавая происходящее.

Дело шло к вечеру. В селе лаяли собаки, ревели коровы, визжали свиньи. Люди не успели их покормить или выпустить на пастбище. Немецкие автоматчики рыскали во дворах. Иногда гремел выстрел, и лай какой-нибудь собаки обрывался. «Моего убили, гады!» - с горечью сказала женщина, узнавшая своего питомца.

Вдруг дверь со скрипом открылась. Все зашевелились и двинулись к выходу. Там стоял офицер, но уже другой: «Немецкое командование дарует вам жизнь. Можете идти домой». Воцарилась гробовая тишина. Потом послышался шёпот, и люди стали всё быстрее удаляться от проклятого места. Некоторые бросились бежать. Толпа рассыпалась на глазах. Мы тоже бежали. Уже дома, отдышались, долго не могли поверить, что всё закончилось. Мы радовались Свободе, Жизни и благодарили Бога за спасение.

А Бог, действительно, был. В образе русской женщины. Она имела связь с партизанами. Воспользовавшись тем, что немцы отпускали тех, кто «забыл» дома своих детей, ушла из амбара и сообщила партизанам условия немецкого командования. И удалось договориться. Мы так и не узнали имя этой женщины. Но всегда помнили и чтили её.

ПРОСТО ТАК

Это случилось после войны. Питались уже получше, чем в голодовку, но о вкусной пище могли только мечтать.

Летом я часто ходил в ближайший лесок за валежником. Пришёл однажды на своё излюбленное место, и вдруг из-под ног выскочил заяц. «Эх, - думаю, - сейчас бы ружьишко. Жаркое сделали бы…» На завтра, к моему удивлению, картина повторилась. На третий день я уже шёл осторожно, в надежде опять увидеть косого. Так и есть: сидит, пощипывает лесную травку. «Хватит, - думаю, дразнить меня, - на охоту отправляются за 20-30 километров, а тут добыча сама, чуть не домой приходит».

Вернулся. Беспрепятственно взял самодельную берданку и побежал в лес. Уже самоуверенно репетировал хвастливый рассказ, как разжился зайчатиной, представлял, каким героем буду за ужином. Подкрадывался, как мог, осторожно. Сердце сильно стучало. Я оглядывался, стараясь не спугнуть жертву. Но… увидел между деревьями лишь светленький пушистый хвостик, который, подпрыгивал на ухабах, словно говорил: «До свидания!»

Я вскинул берданку, пытаясь поймать зайца на мушку, но не смог прицелиться. Бросился следом и долго-долго бежал, в азарте не замечая веток, хлеставших меня. Я не сомневался, что вот, сейчас, настигну его, но вдруг споткнулся, и со всего маху грохнулся в колючие заросли. Поняв, что заяц окончательно убежал, я чуть не расплакался от обиды. Пропало всё. Не будет праздничного ужина. И тут – стой! Кажется, кто-то захохотал. Нет. Послышалось. Я поднялся и для большей убедительности осмотрелся – не ждёт ли меня где-то заяц? Нет. Конечно, нет.

Я зашагал обратно. Хотелось поскорее пережить обиду. На том месте, где видел зайца, сел на дорожку. И тут всё тело заныло. Ё-кэ-лэ-мэ-нэ! Ноги - в ссадинах, руки и лицо расцарапаны, повсюду кровь. Откуда-то вылетел дятел. Он сел совсем близко, на рогатину толстого дерева, и закричал. Мне хотелось сорвать злость. Я выстрелил. И только потом опомнился.

Одно мгновение – и я у дерева. Поднял безжизненное тельце маленькой птички – она была без головы. Положил на ладонь. Повертел туда-сюда. Стало не по себе. Зачем мне эта птица понадобилась? Только что она жила своими заботами: пела, что-то делала, а теперь – всё. Нет её больше…

Вдруг послышался тихий писк. Он становился всё громче, и несколько голосов явно сливались в один. Я начал понимать. Огляделся. Так и есть – сверху было дупло, из которого доносились крики голодных птенцов. Раскаяние и полное бессилие терзали меня. Я стоял и смотрел: то на мёртвую птицу, то на дупло. Наконец, бросил в сторону ружьё и свалился сам, проклиная, и зайца, и ружьё, и себя. Какой же я дурак! Взял и убил дятла, «просто так»! Что делать? Хоть бери и сам носи козявок и букашек. Дупло – высоко, туда не взобраться. Как же я буду их кормить? Вечерело. Мне надо было собирать валежник. Я поплёлся собирать, а сам всё посматривал на дупло и думал о своём поступке.

Вспомнилось, как ждали отца с войны. Так хотелось, чтобы он пришёл! Мы проклинали фашиста, убившего его. Трудно матери одной кормить нас – пять душ. Не получилось похвалиться, что мы выжили все.

Уходя, я снова посмотрел на дерево и понуро побрёл домой.

На следующий день, отправляясь в лес, взял с собой корм для птенцов. Подошёл к дереву с дуплом и вдруг увидел, как оттуда вылетел дятел. Я посидел на пне, быстро набрал валежника, и зашагал домой с чувством глубокого облегчения.

СИНИЙ ПЛАТОЧЕК

Как-то в разгар лета решил я по-быстренькому смотаться со своим одноклассником Пашкой в Хадыжинск, в гости к своей старшей сестре. Дома мы никого не застали. Соседи сказали, что они семьёй пошли загорать. Так мы и оказались на берегу этой горной речушки.

Прямо в середине пляжа расположилась компания девчонок. В то время я ещё не понимал в делах сердечных – нам было по 16 лет, но взгляд, с которым я внезапно встретился, почему-то смутил. Она смотрела на меня открытыми, ясными, бархатистыми глазами, выжимая мокрые волосы и укладывая их под синий платок. Её совсем юное лицо казалось мне красивым и давно знакомым. Я стоял не двигаясь. Но тут, так не кстати, меня заметила и окликнула сестра. Стеснение, стыд заставили сделать усилие и отвести глаза. Я подошёл к сестре, которая тут же засобиралась домой. Уходить мне уже резко расхотелось, но она настаивала: «Пойдём. На пляже гостей не принимают. Да и обедать пора!»

В следующее воскресенье я спозаранку отправился к Пашке, чтобы родители не успели его подрядить помогать по хозяйству. Пашка такой друг, что разбуди его ночью и позови к чёрту на куличики – и тогда не откажет. Зачем мне так срочно надо в Хадыжинск, я умолчал. Попадись этот «Синий платочек» ему на глаза, быстро бы он его «оформил».

Дорога к Хадыжинску идёт меж гор, по крутым подъёмам и спускам, километров тридцать. Горы покрыты густым и высоченным лесом, в основном, дубовым. Едешь, как в туннеле – в окно на пейзажи особо не полюбуешься. Тем больше я углублялся в свои переживания. А придёт ли? А вдруг она тоже случайно там оказалась?

Изредка поглядывал на Пашку. По части знакомств с девушками он преуспевал. Я не расспрашивал его об этом, но в душе завидовал. Для меня это был другой мир, в который я ещё не заходил и даже не стучался.

Пашка сидел, спокойный и уверенный, как взрослый мужчина. Он и одевался как взрослый. И намного лучше, чем я. Ещё бы! Единственный сын у отца с матерью. Это у моей мамы нас пятеро. А как мне сегодня хотелось красиво выглядеть, особенно там, на речке! Но ведь на пляже одежда не нужна, надо только прийти и быстро раздеться.

… Как я обрадовался, что сестры дома опять не оказалось! И мы уже знакомой тропинкой притащились на речку. Там мой взгляд скользил по медным фигурам купающихся. Я искал, искал Синий платочек.

В центре пляжа река изгибалась. Берег в этом месте был обрывистый и подростки ныряли с него. У края обрыва росла старая верба со сломанной верхушкой. Я залез на неё, осмотрелся и сразу нашёл сестру. Она тоже увидела меня и закричала: «Слезь, не делай глупостей!» Но вдруг «Синий платочек» подплыла.

Синий купальник, синий платочек на фоне голубоватой реки и полуденного летнего солнца… Какая она была красивая! «Не прыгнешь», - сказала она игриво, явно кокетничая со мной.

Не знаю, прыгал ли с этой вербы кто-нибудь когда-нибудь, но я был спортивный и ловкий, всегда мог многое, чего не дано другим. Посмотрел вниз, куда мне вот сейчас предстояло лететь навстречу неизвестности. Высота - неимоверная. По спине прошёл холодок. Я испугался. Но, сгруппировавшись по всем правилам, прыгнул.

Это потрясло отдыхающих. Они растеряно смотрели на воду, которая, к их ужасу, успокаивалась. Потом на поверхности появились пузыри и бурые кровяные круги.

Пляж замер. Секунду назад тут стоял парень – живой, здоровый и улыбающийся, и вот, всё. Нет его. Только эта вода с кровью.

Но я показался на поверхности. Кто-то плыл мне на помощь, потом подхватил под руки и помог выйти. В голове торчали камни. Я повынимал их. Густая кровища толстыми струями быстро стекла до самых ног. Сестра спешно перевязала мне голову полотенцем и повела к врачу. Шли через весь город. Полотенце, рубаха, брюки, шлёпанцы – всё пропиталось кровью, за мной оставался широкий красный след. Рядом шагал Пашка, а позади – толпа из тех, кто только что беспечно загорал на пляже. Прохожие останавливались, охали, ахали, спрашивали, что случилось, провожали меня испуганными взглядами. Моя свита постепенно росла, и когда мы пришли, сочувствующие заняли весь фасад городской больницы.

… «Ну так что, прыгун, ты из Кутаиса?» - спросил доктор. Я сделаю перевязочку, а потом езжай по месту жительства, пусть они тобой занимаются». Я кивнул, хоть и не собирался никуда – само заживёт.

Дома предстояла встреча с матерью. Дорогие родители! Мы обычно не думаем, что наши страдания становятся гораздо большими страданиями и несчастьями для Вас.

«Говорила, ну зачем ехать в Хадыжинск, был ведь у сестры недавно! Зачем ходить купаться на незнакомую речку? Так нет! «Поеду – и всё! Такая хорошая речка!» Вот и искупался. Разве тебя уговоришь?

Царица моя небесная, пресвятая Богородица, за что ты меня так наказываешь? Разве я мало горя с ними натерпелась в войну, в голодные годы? Ночей не спала – всех пятерых выходила. И вот тебе! Это немыслимо – так разбиться!»

Я хорохорился, отвечал, что раны пустяковые, хотя сильно тошнило, а пальцы на руках распухли и не смыкались. А назавтра сам, еле шевеля губами, попросил мать отвести меня к врачу. Голова налилась, я не мог сохранять равновесие, а тем более, самостоятельно идти. Мама буквально тащила меня. Голова падала то в одну, то в другую сторону, но больше всего вперёд. Её как будто сжимали в железных тисках. Хотелось лечь и лежать …

Кое-как дошли. Смутно помню людей в белых халатах. Они разворачивали слипшиеся бинты, осматривали мою голову, руки. Ужасались. Отказывались. Голоса звучали как будто далеко-далеко. «Нет-нет, я не возьмусь», «Так запускать – самоубийство», «Зачем нам на себя лишнюю смерть брать?», «Товарищи! Надо же что-то делать!», «Пусть везут в Краснодар!», «Ну куда же его везти?», «Бесполезно», «Поздно».

Неужели всё? Из последних сил я поднял голову и оглядел медиков, не веривших в моё спасение. Старушка-врач вздохнула: «Ну что, попробуем». Сделали операцию. Помню только звон металлического блюда, куда складывали камни, извлекаемые из моей головы. А потом – уколы, уколы, уколы…

Месяца через два я выписался. Дома уже собрались родные. Все радовались и веселились. Опасность была позади. В нашей семье хорошо умели петь. И за столом вдруг затянули «Синий платочек». Я посмотрел на поющих. Никто не знал, что эта песня имела для меня особый смысл.

Редко-редко, на досуге, я вспоминаю случившееся. И задаюсь вопросом – а помнит ли эту историю та девчонка из Хадыженска?

Адрес публикации: https://www.prodlenka.org/metodicheskie-razrabotki/444253-dyhanie-vojny-rasskazy-poslevoennogo-podrostk