В гостях у памяти

Методическая разработка

«В гостях у памяти»

выполнила преподаватель МУ ДО «Детская школа искусств» пгт.Междуреченский

Рукавишникова Наталья Юрьевна

Отечество нам Царское село

А.Пушкин

К великому сожалению, Ахматова не оставила автобиографической книги, подобной «Охранной грамоте» Пастернака или «Шуму времени» Мандельштама. Она только собиралась написать такую книгу и дала ей по-ахматовски простое название «Мои полвека». В одном из планов под пунктом шестнадцать значится: «Павловский вокзал». (Его запахи, шумы, дымы, парк, люди)». Ахматова не назвала тут главного, наверное, потому, что это разумелось само собой. Теперь, и по справедливости, Павловский вокзал вызывает в памяти не железнодорожные или архитектурные, но прежде всего музыкальные ассоциации. С конца 30-х годов прошлого века он на долгие десятилетия стал крупным концертным центром и не утратил этого своего значения в пору ахматовской юности. Тогда, на рубеже столетий, симфонический оркестр в Павловске возглавлял Николай Владимирович Галкин. Бесчисленное множество произведений (русских и зарубежных) звучало под его управлением, что придавало тем сезонам просветительский характер.

Нет сомнений, что совсем юная Ахматова, жившая до 1905 года рядом, в Царском селе, прослушала немало симфонических сочинений и оперных фрагментов. Сохранилось и ее прямое указание в набросках автобиографии: «Изредка отец брал ее с собой в оперу (в гимназическом платье) в Мариинский театр. Бывала в Эрмитаже, в музее Александра III-го. Весной и осенью в Павловске на музыке – Вокзал.

Надолго и остро запомнилось многое из тех «вокзальных» времен, когда для нее были новы все впечатления бытия. Ей и не хочется оживлять давно ушедшее, но, видно, это происходит помимо ее воли: «Людям моего поколения не грозит печальное возвращение – нам возвращаться некуда… Иногда мне кажется, что можно взять машину в дни открытия Павловского вокзала на те места, (где тень неутешенья ищет меня), но потом я начинаю понимать, что это невозможно, что не надо врываться в хоромы памяти, что я ничего не увижу и только сотру этим то, что так ясно вижу сейчас».

Продолжая свое признание, она пишет, уже стихами – «Не часто я у памяти в гостях» («Подвал памяти»). Это сказано в сороковом году, когда Ахматова приступила к «Поэме без героя», первая часть которой Целиком отдана безвозвратному прошлому. Да и в другом стихотворении того же года она с чисто пушкинской «непоследовательностью» оживляет свидетелей своей юности, и музыкальный вокзал в том числе:

Ты неотступен, как совесть,

Как воздух, всегда со мною,

зачем же зовешь к ответу?

Свидетелей знаю твоих.

То Павловского вокзала

Раскаленный музыкой купол

И водопад белогривый

У Баболовского дворца.

Еще о музыкальном, но уже разрушенном Павловске – в победном 1945 году. В статье «Анна Ахматова и Пушкинский Дом» наблюдательный исследователь Р.Тименчик обращает внимание на то, как «малозаметная, на первый взгляд, деталь повествования может у Ахматовой стать «цитатным мостиком» к великому литературному произведению. Так, «зеленые скамейки» упоминаются в эпизоде появления Настасьи Филипповна на музыке в Павловске в «Идиоте» Достоевского, и к этому эпизоду отсылает ахматовское стихотворение 1945 года о разрушенном гитлеровцами городе Пушкина: «Там был фонтан, зеленые скамейки».

Все это так. В цепкой памяти Ахматовой, действительно, возник эпизод, когда Аглая Епанчина недвусмысленно приглашала князя Мышкина в Павловский парк на свидание и в качестве ориентира указала на зеленую скамейку возле трех больших деревьев.

В глуши звучнее голос лирный…

А.Пушкин

Но кажется… Как часто приходится употреблять это слово, говоря об Ахматовой. И дело не только в отсутствии строго научной биографии поэта. Гораздо больше затруднений – от загадочной простоты ее стихов, от самой ее жизни, такой цельной и многозначной одновременно. Так вот кажется, что не менее царскосельских аллей и павловских парков влекло ее далекое от шумной толпы Слепнёво.

С нелегкой руки некоторых незадачливых ценителей Ахматова в восприятии части читателей долгое время была некоей дамой полусвета, воспевавшей бражников и блудниц. Нет ничего нелепее подобного представления, и с ним навсегда покончено. Это, впрочем, не меняет того обстоятельства, что Ахматова принадлежала в предреволюционную пору к художественной элите, весьма далекой вроде бы от бурь реальной жизни. Но уже тогда ее стихи обрели черты истинной народности, которая, по хрестоматийному определению Гоголя, состоит «не в описании сарафана, но в самом духе народа».

Как могла подслушать эта дама из рафинированных петербургских салонов глубинные ритмы и интонации народной музыкальности, обойдя рифы лубочной стилизации? Не в Слепневе ли она непосредственно соприкоснулась с тайнами речитативного фольклора, с особенностями народного голосоведения? Ведь именно в «Белой стае» появились строки:

Лучше б мне частушки задорно выкликать,

А тебе на хриплой гармонике играть,

И уйдя обнявшись ночью за овсы

Потерять бы ленту из тугой косы.

Лучше б мне ребеночка твоего качать,

А тебе полтинник в сутки выручать.

И ходить на кладбище в поминальный день,

Да смотреть на белую божию сирень.

Именно Ахматова ввела частушку в обиход «высокой поэзии», на что в 1923 году обратил внимание Б.М. Эйхенбаум: «Ахматова утвердила малую форму, сообщив ей интенсивность выражения. Образовалась своего рода литературная «частушка». Это фольклорная, откровенно поющая форма наполнялась за долгие десятилетия самым разным содержанием - от трагизма до легкой и одновременно значительной самоиронии, как в ташкентском стихотворении 1942 года. Заболев брюшным тифом, Ахматова оказалась в больнице, но, как и всегда, сохраняя удивительное присутствие духа, написала там такие стихи:

Где-то ночка молодая, звездная, морозная…

Ой худая, ой худая голова тифозная.

Про себя воображает, на подушке мечется,

Знать на знает, знать на знает, что во всем ответчица,

Что за речкой , что за садом кляча с гробом тащится.

Меня под землю не надо б, я одна – рассказчица.

И затем Ахматова вновь и вновь многие свои стихотворения обозначает как песенки. У Блока, Маяковского, Пастернака – только песни, а у нее – песенки. Сколь много сумела она сказать в этой непритязательной форме, динамичной, ясной и по-особому искренней. Нет сомнений, что и сама она слышала песенные свои строки в музыкальном их обличье. Они и в чтении воспринимаются мелодически. Тут не надо доказательств – стоит перечесть стихи. Это и две песенки из цикла «Шиповник цветет», и «Песенка слепого» из незаконченной пьесы «Пролог», и целый цикл из четырех стихотворений, так названный – «Песенки».

Адрес публикации: https://www.prodlenka.org/metodicheskie-razrabotki/264935-v-gostjah-u-pamjati