О поколении несломленных

«О поколении несломленных…»

Имя Ольги Берггольц у многих ассоциируется, прежде всего, с блокадным Ле­нинградом. Действительно, не было, пожалуй, в Ленинграде ни одного человека, кто не слышал бы имени Ольги Берггольц, кто не узнавал бы ее родной, с легкой картавинкой голос, летевший во время войны из черных бумаж­ных «тарелок» и раструбов улич­ных репродукторов. В блокаду Ольга Берггольц стала символом стойкости, мужества, маленькой храброй богиней великого города. Ольга Берг­гольц была поэтом, в творчестве которого отразились эпоха, время, судьба целого поко­ления. На долю этого поколения выпало немало испытаний, горь­ких разочарований, страшных потрясений, тяжелых утрат. Но оно не сломилось, не сдалось, не растеряло своих духовных цен­ностей, не отказалось от своих идеалов.

От имени этого поколения Ольга Берггольц написала немало стихов, радостных и светлых, полных оптимизма, а также горьких и трагических, проник­нутых болью и сомнениями.

Она родилась 16 мая 1910 года, росла и училась в 117-й единой трудовой школе. После окон­чания школы Ольга пошла рабо­тать курьером в «Красную газету».

Счастливый случай привел ее в дом номер 1 на Невском, где за­седала литературная группа «Сме­на». Там она начала открывать и постигать литературу, искусство поэзии. Ольга часто садилась чуть в сторонке, нервно комкая носо­вой платок и страшно боясь, что ее попросят прочитать собствен­ные сочинения.

Там она встретила Бориса Корнилова. Было ей тогда шестнадцать, ему девятнадцать. Она прожила в этом браке недолго, вторым мужем был Николай Молчанов, с которым они учились вместе в I Ленинградском университете.

После окончания филфака обоим предложили работу в Ленинград­ском обкоме комсомола, но они поехали в Казахстан. Ольга стала разъездным корреспондентом краевой газеты «Советская степь».

Когда Николая призвали в армию, Ольга верну­лась в Ленинград, стала работать в заводской многотиражке газеты «Элект­росила». Стихи в то время у нее писались звонкие, жизнерадостные, пронизанные солнцем и светом,

У нас еще три короба разлуки, ночных перронов, дальних поездов.

Но, как друзья, берут нас на поруки Республика, работа и любовь.

У нас еще не перемеритьгоря…

И все-таки не пропадет любой: ручаются, с тоской и горем споря,

Республика, работа и любовь...

Прекрасна жизнь, и мир ничуть не страшен,

и если надо только вновь и вновь

мы отдадим всю молодость за нашу

Республику, работу и любовь. (« Порука»)

В 1934 году у Ольги Берггольц вышла первая книга «Стихотворения». С1937 года по 1939 год поэт была репрессирована, затем реабилитирована и вновь приступила к работе.

Тюрьма трав­мировала Ольгу Берггольц на всю жизнь. Но из страшного испыта­ния она вынесла чуткую и вызы­вающе бесстрашную душу.

Лишь сорок первый, лишь Великая Отечест­венная, лишь всенародное бедст­вие заставило ее по-настоящему очнуться после пережитого. Горе теперь у всех было общее.

...Всю ночь не разнимали руки,

всю ночь не спали мы с тобой:

я после долгой, злой разлуки

опять пришла к тебе – домой.

Мы говорили долго, жадно,

мы не стыдились слез отрадных,

мы так крепились в дни ненастья...

Теперь душа светла, мудра,

И зрелое людское счастье,

как солнце, встретит нас с утра.

Теперь навек – ты веришь, веришь?

Любовь одна и жизнь одна... ...

И вдруг стучит соседка в двери,

вошла и говорит: - Война!

Война уже с рассвета длится.

Войне уже девятый час.

Уж враг за новою границей.

Уж сотни первых вдов у нас.

Войне идет девятый час.

И в вечность канул день вчерашний.

Ты говоришь: - Ну как? Не страшно?

Нет... Ты идешь в военкомат?

Еще ты муж, но больше – брат...

Ступай, родной... И ты — солдат,

ты соотечественник мне,

и в этом — все.

Мы на войне.

( «...Всю ночь не разнимали руки...»)

Из днев­ника Ольги Берггольц...

«То, что мы оста­немся в Ленинграде, как бы тяже­ло ни сложилась его судьба, — это мы с Николаем решили твердо с первых дней войны. Я должна бы­ла встретить испытание лицом к лицу. Я поняла: наступило мое время, когда я смогу отдать Роди­не все — свой труд, свою поэзию. Ведь жили же мы для чего-то все предшествующие годы...»

Мы предчувствовали полыханье

этого трагического дня.

Он пришел. Вот жизнь моя, дыханье.

Родина! Возьми их у меня!

Я и в этот день не позабыла

горьких лет гонения и зла,

но в слепящей вспышке поняла:

это не со мной – с Тобою было,

это Ты мужалась и ждала.

Нет, я ничего не позабыла!

Но была б мертва, осуждена,

встала бы на зов Твой из могилы,

все б мы встали, а не я одна.

Я люблю Тебя любовью новой,

горькой, всепрощающей, живой,

Родина моя в венце терновом,

с темной радугой над головой.

Он настал, наш час, и что он значит

только нам с Тобою знать дано.

Я люблю Тебя – я не могу иначе,

я и Ты по-прежнему - одно.

( «Мы предчувствовали полыханье...»)

Ольга Берг­гольц стала работать на Ленин­градском радио. Вскоре её голос стал голосом долгожданного дру­га в застывших и темных блокад­ных ленинградских домах, стал голосом самого Ленинграда.

...Я говорю с тобой под свист снарядов,

угрюмым заревом озарена.

Я говорю с тобой из Ленинграда,

страна моя, печальная страна...

Кронштадтский злой, неукротимый ветер

в мое лицо закинутое бьет.

В бомбоубежищах уснули дети,

ночная стража встала у ворот.

Над Ленинградом – смертная угроза...

Бессонны ночи, тяжек день любой.

Но мы забыли, что такое слезы,

что называлось страхом и мольбой.

Я говорю: нас, граждан Ленинграда,

не поколеблет грохот канонад,

и если завтра будут баррикады

мы не покинем наших баррикад.

И женщины с бойцами встанут рядом,

и дети нам патроны поднесут,

и надо всеми нами зацветут

старинные знамена Петрограда.

Руками сжав обугленное сердце,

такое обещание даю

я, горожанка, мать красноармейца,

погибшего под Стрельною в бою:

Мы будем драться с беззаветной силой,

мы одолеем бешеных зверей,

мы победим, клянусь тебе, Россия,

от имени российских матерей.

( «...Я говорю с тобой под свист снарядов...»)

Обес­силенных, истощенных людей в темноте промерзших квартир объединял голос радио, часто го­лос Ольги Берггольц. Она вела у микрофона доверительные бесе­ды с ленинградцами о тяготах блокадного быта, о мужестве жить сегодня, о «желанном мире», который непременно насту­пит, вернется. Продолжением бе­сед часто становились стихи. Они шли от сердцах сердцу.

Дарья Власьевна, соседка по квартире,

сядем, побеседуем вдвоем.

Знаешь, будем говорить о мире,

о желанном мире, о своем.

Вот мы прожили почти полгода,

полтораста суток длится бой.

Тяжелы страдания народа,

Наши, Дарья Власьевна, с тобой.

О, ночное воющее небо,

дрожь земли, обвал невдалеке,

бедный ленинградский ломтик хлеба

он почти не весит на руке...

Для того, чтоб жить в кольце блокады,

Ежедневно смертный слышать свист

сколько силы нам, соседка, надо,

сколько ненависти и любви...

Столько, что минутами в смятенье

ты сама себя не узнаешь:

«Вынесу ли? Хватит ли терпенья?»

«Вынесешь. Дотерпишь. Доживешь».

(« Разговор с соседкой»)

Слово Ольги Берггольц, ее вера в победу, ее си­ла духа, та удивительная проник­новенность, с которой она обра­щалась к своим слушателям и чи­тателям, действительно помогали людям выжить.

А в это время медленно, но неотвратимо уми­рал ее муж — Николай Молчанов.

Из письма Ольги Берггольц к сестре...

«Я не стала хоро­нить его сама... я не могу тащить его, завернутого в одеяло, через весь город... Хлеба на гроб и мо­гилу мне столько не набрать. Я решила дать согласие, чтоб его похоронили в братской могиле. Он жил как воин, как на фронте... пусть и погребен будет, как на фронте. Он одобрил бы это…»

Отчаяния мало. Скорби мало.

О, поскорей отбыть проклятый срок!

А ты своей любовью небывалой

меня на жизнь и мужество обрек.

Зачем, зачем?

Мне даже не баюкать,

не пеленать ребенка твоего.

Мне на земле всего желанней мука

и немота понятнее всего.

Ничьих забот, ничьей любви не надо.

Теперь одно всего нужнее мне:

над братскою могилой Ленинграда

в молчании стоять, оцепенев.

И разве для меня победы будут?

В чем утешение себе найду?!

Пускай меня оставят и забудут.

Я буду жить одна – везде и всюду

в твоем последнем пасмурном бреду...

(О. Берггольц. 29 января 1942)

Радиокомитет командировал Ольгу в Москву. Увидев ее, истощенную; с явны­ми следами дистрофии, отекшую, А. А. Фадеев и другие, оставши­еся в столице писатели, начинали понимать, что это такое - Ленин­градская блокада.

Ольга читала друзьям стихи и, конечно же, прежде всего поэму «Февральский дневник», которую написала в феврале 1942 года.

А город был в дремучий убран иней.

Уездные сугробы, тишина...

Не отыскать в снегах трамвайных линий,

одних полозьев жалоба слышна.

Скрипят, скрипят по Невскому полозья.

На детских санках, узеньких, смешных,

в кастрюльках воду голубую возят,

дрова и скарб, умерших и больных...

Так с декабря кочуют горожане

за много верст, в густой туманной мгле,

в глуши слепых, обледеневших ' зданий

отыскивая угол потеплей.

Вот женщина ведет куда-то мужа.

Седая полумаска на лице,

в руках бидончик это суп на ужин.

Свистят снаряды, свирепеет стужа...

- Товарищи, мы в огненном кольце.

А девушка с лицом заиндевелым,

упрямо стиснув почерневший рот,

завернутое в одеяло тело

на Охтинское кладбище везет.

Везет, качаясь, — к вечеру

добраться б...

Глаза бесстрастно смотрят в темноту.

Скинь шапку, гражданин!

Провозят ленинградца,

погибшего на боевом посту.

Скрипят полозья в городе, скрипят...

Как многих нам уже недосчитаться!

Но мы не плачем: правду говорят,

что слезы вымерзли у ленинградцев.

( «Февральский дневник»)

Успех и приз­нание «Февральского дневника» окрылили Ольгу Берггольц. Вер­нувшись в Ленинград и заступив снова на свой пост, продолжая выступать по радио, готовя пере­дачи, она села за новую поэму. «Ленинградская по­эма» была напечатана в «Ленин­градской правде» в июле1942тода.

Ее стихи, ее страстное публи­цистическое слово поддерживали людей, давали им новые силы, все­ляли уверенность, приближали такую желанную, та­кую выстраданную победу. И когда этот день настал, она выдохнула в микрофон сквозь слезы...

Я четыре года самой гордой

русской верой верила, любя,

что дождусь живою или мертвой,

все равно, но я дождусь тебя.

(« Встреча с Победой»)

...И снова мир с восторгом слышит

салюта русского раскат.

О, это полной грудью дышит

освобожденный Ленинград!

...Мы помним осень, сорок первый,

прозрачный воздух тех ночей,

когда, как плети, часто, мерно

свистели бомбы палачей.

Но мы, смиряя страх и плач,

твердили, диким взрывам внемля:

- Ты проиграл войну, палач,

едва вступил на нашу землю!

А та зима... Ту зиму каждый

запечатлел в душе навек

тот голод, тьму, ту злую жажду

на берегах застывших рек.

Кто жертв не предал дорогих

земле голодной ленинградской

без бранных почестей, нагих,

в одной большой траншее братской?!

Но позабыв, что значит плач,

твердили мы сквозь смерть и муку:

- Ты проиграл войну, палач, едва занес на город руку!

Какой же правдой ныне стало,

какой грозой свершилось то,

что исступленною мечтой,

что бредом гордости казалось!

Так пусть же мир сегодня слышит

салюта русского раскат.

Да, это мстит, ликует, дышит!

Победоносный Ленинград!

(« Ленинградский салют»)

Кончилась война, Берггольц работала до последнего дня, уже больная, была полна за­мыслов.

Ольга Берг­гольц скончалась 13 ноября 1975 года. Похоронена на Литератор­ских мостках Волкова кладбища. Но как сказал поэт Г. Я. Горбовский в своем поминальном стихотворении, посвященном Ольге Берггольц: «И хоть длинна командировка, // Берггольц лежит на Пискаревке - // Там, где душа ее лежит». Да, ее душа - на I Пискаревском кладбище, рядом с десятками тысяч сограждан, геро­ев и мучеников блокады, там, где высечены ее бессмертные слова: «Никто не забыт и ничто не забы­то». Эти слова теперь и о ней, му­зе блокадного Ленинграда.

Во всем, что делала Ольга Берггольц, был пол­ный расход души, та золотая ее трата, без которой нет большой поэзии. «Из недр души я стих свой выдирала, // Не пощадив живую ткань ее», — писала Ольга в одном из своих стихотворений. «Здесь оставлено сердце мое», — писала она в другом стихотворении, мысленно выходя на старый рубеж, на места боев.

Я иду по местам боев.

Я по улице нашей иду.

Здесь оставлено сердце мое

в том свирепо-великом году.

Здесь мы жили тогда с тобой.

Был наш дом не домом, а дотом,

окна комнаты угловой

амбразурами пулеметам.

И все то, что было вокруг

огнь и лед, и шаткая кровля,

было нашей любовью, друг,

нашей гибелью, жизнью, кровью.

В том году, в том бреду, в том чаду,

в том, уже первобытном, льду,

я тебя, мое сердце, найду,

может быть, себе на беду.

Но такое, в том льду, в том огне,

ты всего мне сейчас нужней.

Чтоб сгорала мгновенно ложь

вдруг осмелится подойти,

чтобы трусость бросало в дрожь,

в леденящую, не пройдешь!

если встанет вдруг на пути.

Чтобы лести сказать: не лги!

Чтоб хуле сказать: не твое!

Друг, я слышу твои шаги рядом,

здесь, на местах боев.

Друг мой, сердце мое, оглянись:

мы с тобой идем не одни.

Да, идет по местам боев поколенье

твое и мое,

и еще неизвестные нам

все пройдут по тем же местам,

также помня, что было тут,

с той железной молитвой пройдут...

(О. Берггольц «Я иду по местам боев...»)

Адрес публикации: https://www.prodlenka.org/metodicheskie-razrabotki/429968-o-pokolenii-neslomlennyh